Библиотека эротики и секса

Эротические рассказы Возмездие. А.К.Толстой Posted: 02 Mar 2022 05:50 AM PST 1 Я почти уверен, что мои слова ни в ком из вас не встретят серьезного отклика. Может быть, правильнее было бы не высказывать суждения, столь далекие от суждений, которыми живет наш век. Однако я не стану противостоять искушению, и все-таки расскажу этот, может на первый взгляд не правдоподобный, случай, происшедший со мной лично. Я уверен, что в жизни существует возмездие, не потому, что мне хочется надеяться на отмщение, а как человек, на самом деле испытавший неотвратимость судьбы, подводящей черту под случившимся в нашей жизни. Но не буду говорить об этом, перейду непосредственно к рассказу о трагическом происшествии, печальный след которого пал тенью на всю мою жизнь. Мне было 26 лет, когда началась война, которую в непонятном ослеплении мы долго называли великой. Мой зять и отец были военными. Я с детства воспитывал в себе убеждение, что высшее проявление человеческого благородства есть военная доблесть. Когда мобилизация оторвала меня от семьи, я ушел на фронт с чувством радости и исполненного долга. Оно было так велико, что моя жена была готова разделить со мной горделивую радость. Мы были женаты три года. У нас были спокойные чувства, может быть, не слишком страстных, но любящих друг друга крепкой, реальной любовью здоровых людей, не ищущих связей на стороне. Новизна ощущений новой обстановки успела уже остыть во мне, и разлука стала тяготить меня. Однако на фронте, вдали от жены, я оставался безупречно верен ей. Пожалуй, во многом это можно объяснить тем, что рано женившись, я не поддавался влиянию слишком легкомысленной пустой жизни, которой жили многие мои однополчане. Только в начале второго года войны мне удалось получить отпуск. Я вернулся в полк в точно назначенный день, лишний раз укрепив репутацию не только хорошего, но и педантичного офицера. Мои успехи по службе понижали до некоторой степени горечь разлуки с женой, или, если говорить честно, отсутствия женщин вообще. К весне 1916 года, когда я был уже одним и из адъютантов верховного главнокомандующего, за несколько дней до начала знаменитого наступления[1 — Судя по всему в виду имеется знаменитый «Брусиловский прорыв» Юго-Западного фронта], я получил предписание срочно выехать в штаб Западного фронта с одним важным документом. От своевременности его доставки и сохранения тайны, могла зависеть судьба всей операции. Передвижение войск лишало меня возможности получить отдельный вагон раньше следующего дня. О промедлении нечего было и думать. Я выехал обычным поездом, чтобы в Гомеле пересесть на киевский скорый, идущий в Вильнюс, где стоял штаб Западного фронта цель моей поездки. Отдельного купе в вагоне первого класса не оказалось. Проводник внес мой чемодан в ярко освещенное четырехместное купе, в котором находилась одна пассажирка, очень привлекательная женщина. Я старался не выглядеть слишком навязчивым, но успел все-таки заметить чем-то опечаленное лицо. Глухо закрытый, с высоким воротом костюм показался мне траурным. Мысль остаться с этой женщиной наедине почему-то смутила меня. Желая скрыть это чувство, я с самым безразличным видом спросил у проводника: – Где можно найти здесь кофе? – В Жлобине, через два часа. Прикажите принести? Он хотел положить на верхнюю полку мой чемодан, в котором лежал пакет о наступлении. Я испугался, и так резко и неожиданно схватил его за руку, что, сделав неловкое движение, он углом чемодана задел электрическую лампочку. Я увидел, как женщина вздрогнула от громкого звука лопнувшего стекла. С бесконечными извинениями проводник постелил мне постель зажег ночник и вышел. Мы остались вдвоем. Пол часа тому назад, на перроне гомельского вокзала, ожидая поезда, я мучительно хотел спать. Мне казалось величайшим благом вытянуть ноги и опустить голову на чистое полотно подушки. Теперь же сон совершенно покинул меня. В полумраке я старался разглядеть лицо женщины и чувствовал ее присутствие, воспринимаемое мною именно как присутствие женщины. Как будто ток установился между нами. В прочем, я ощутил это позднее. Сначала я растерялся и не знал, как с ней говорить. В синем цвете едва белеющее лицо женщины казалось очень красивым, и я почему-то невольно стал ждать того момента, когда она начнет раздеваться, но она спокойно, будто меня здесь и не было смотрела в окно, повернув четкий профиль, казавшийся в полумраке печальным. – Простите, вы не знаете, где здесь можно выпить кофе? – спросил я. Легкая усмешка тронула ее губы. Наконец, решившись, я пересел на ее диван. Она отодвинулась, слегка отстранила голову, как бы для того, чтобы лучше разглядеть меня. Тогда, осмелев, я уже не пытался найти слов, протянул руку и положил ее на подушку почти около талии соседки. Она резко пересела дальше, и вышло так, что ее бедро крепко прижалось к моей руке. Кровь ударила мне в голову. Долго сдерживаемое желание заставило меня не рассуждать. Не задумываясь над тем, что я делаю, я обнял гибкую талию. Женщина отстранилась, уперлась мне в грудь руками. В слабом свете ночника лицо ее бледнело нетерпеливым призывом. Не владея собой, я стал покрывать ее лицо поцелуями и она сразу поникла, ослабела, опустившись на подушку. Склонясь над ней, я все же не осмеливался прижаться губами к ее алеющим губам. Но против воли, почти инстинктивно, моя рука поднималась все выше и выше по туго натянутому шелку чулка. Когда под смятыми, взбитыми юбками, над черным чулком показалась белая полоса ее тела, она блеснула ослепительней, чем если бы в купе зажглась разбитая проводником лампочка. И только тут я понял, что женщина отдалась мне: ее голова и туловище все еще в бессилии лежали на диване, она закрыла лицо руками и была совершенно неподвижна, и уже никакая дерзость не могла встретить отпора. Ноги ее беспомощно свесились на пол, и глаза резала белизна ее кожи, между чулками и шелковой батистовой юбкой. Мое тело думало за меня. Тяжелая, густая кровь налила все мои члены, стеснило дыхание. Я чувствовал, как невыносимыми тисками мешает мне затянутый на все пуговицы военный мундир, и как будто постороннее, независимое от меня тело с силой и упругостью стальной пружины просится на свободу. Рука моя уже без дрожи прошла расстояние, отделяющее полосу открытого тела до места прекрасного и пленительного. Мои пальцы нащупали сквозь тонкое белье гладкий, как совсем у юной девушки живот, коснулись нежного, упругого холмика, которым он заканчивается. Я предчувствовал уже, как через несколько мгновений утону в этом покорном, свежем, как спелое яблоко теле. В эту минуту я заметил, что дверь в коридор не совсем плотно закрыта. Закрыть дверь на замок было делом нескольких секунд, но и их хватило на то, чтобы ослабить для грядущего наслаждения ту часть моего тела, которая была гораздо более нетерпеливой, чем я сам. Никогда до этого дня я не испытывал такого припадка всепоглощающего наслаждения. Как будто из всех пор моего существа, от ступней, ладоней, позвоночника вся кровь устремилась в один единственный орган, переполняя его. Я почувствовал, что каждая минута промедления наполняет меня страхом, боязнью, что телесная оболочка не выдержит напора кровяной волны и в недра женского тела вместе с семенной влагой польется горячая алая кровь. Я поднял по-прежнему свешивающиеся ножки, положил их на диван, окончательно приведя в необходимое состояние свой костюм, вытянулся рядом с женщиной, но скомканный хаос тончайшего батиста мешал мне. Думая, что сбилась слишком длинная рубашка, я резким движением сдернул ее кверху и сейчас же, ощутив покров ткани, почувствовал шелковистость мягких курчавых волос. Мои пальцы коснулись покрытой батистом ложбинки, прижались к ней, скользнули в ее глубину, которая раздавалась с покорной нежностью, как будто я дотронулся до скрытого, невидимого замка. Ноги тотчас же вздрогнули, согнулись в коленях и разошлись, сжатые до сих пор. Мои ноги с силой разжимали их до конца. Капля влаги, словно слеза, молящая о пощаде, пролилась мне на руку. Меня переполнило предчувствие неслыханного счастья, невозможного в семейной жизни. Эта семейная жизнь меня сковывала. Она не дала мне достаточного опыта, чтобы справиться с секретами женских застежек, я без толку искал какие-то тесемки, но все тщетно. Вне себя от нетерпения я готов был просто разорвать в клочки невесомую ткань, когда в дверь резко постучали. Не хватает сил описать мое раздражение, когда проводник сказал, что скоро станция и там можно выпить кофе. Я грубо сделал замечание, что нельзя ночью из-за каких-то пустяков будить пассажиров. Он обиделся, но пререкания с ним отняли у меня несколько минут. Когда я вернулся, в позе женских ног не произошло никаких изменений, ее запрокинутые руки по-прежнему закрывали лицо, все также белели обнаженные стройные ноги. Я еще сильней захотел это тело, хотя уже не было прежней жажды, бывшей ранее такой нестерпимой. Она исчезла настолько, что я почти испугался, когда проникая к вновь покорному телу, почувствовал, что устранено последнее препятствие к обладанию им. Курчавые завитки необыкновенно приятных шелковистых волос были открыты, мои пальцы свободно касались таинственного возвышения, я легко скользнул в эту темную влажную глубину, но увы… Это была лишь рука. Все остальное как будто потеряло всякую охоту последовать за ней. Соблазнительной прелести ножки были теперь раскрыты так широко, что падали на пол, не давая мне другого места, кроме уютного беспорядка. Женщина ждала… Я не мог обмануть ее ожидания, но в то же время не было никакой возможности дать ей быстрый утвердительный ответ. Острый, унизительный ст

«Косуля лежала на дне расселины, и Трию только и оставалось бессильно ругаться у обрывистого края. Узкий ручеек тянул из пятнистой тушки алые разводы, неестественно вывернутая голова злорадно пялилась на охотника остекленевшим глазом, заставляя усомниться, что послужило причиной гибели - безоглядный прыжок или торчащая в боку стрела.Вкрадчивый шепот осыпи заставил Трия отпрянуть. Вот проклятая тварь! Нашла где издохнуть. Он и так весь в мыле, а теперь придется тащиться домой за веревкой - час туда, час обратно, и то если его не припрягут к какому-нибудь делу на благо общины. Приметное черно-рыжее оперенье стрелы не убережет добычу от случайного прохожего, скорее наоборот. Трий и так имел право только на пятую часть туши, остальное придется отдать племенным: им, дескать, есть на что тратить силы...»...

«— Мама, а когда роботы ломаются, что с ними бывает? — спросила маленькая девочка, необычайно тихая и задумчивая. Она только что вернулась с игровой площадки, откуда уже не раз приносила странные вопросы.— Ты о чем, доча? — Мама была занята. Она вязала — это было ее новое увлечение, которому она обучалась в клубе архаического искусства. Справиться со спицами было непросто, и мама, прикусив кончик языка, сосредоточилась на работе. В клубе говорили, что вязание расслабляет, но пока что это кропотливое занятие вызывало лишь раздражение и досаду.— Роботы умирают? — спросила дочка. — Как люди?»...

«Я откинулся на спинку кресла и оглянулся. Жизнь удалась. В отделе царила скука. Индианка Дженни раскладывала пасьянс. Хосе негромко переругивался с Дэном, глядя через плечо в его дисплей и отчаянно жестикулируя по своей испанской привычке. Я потянулся и глянул на иконку интерпретатора — обсчет массива едва перевалил за одиннадцать процентов, значит, еще часа два можно заниматься чем угодно. Прежде чем запустить трек снова, я проверил почту. И на тебе: пришло письмо от Пашки. Брат сухо писал, что ему снова отказали в американской визе. Это было мерзко. И главное — сделать я уже ничего не мог. Вздохнув, я поправил наушники и запустил трек.»...

«— Может, их там прибили? — шепнул Димка Юреев и заерзал на своей скрипучей койке, будто бы едомый клопами. Он был страшно напуган — это чувствовали все, и всех это раздражало. — Говорил же — не надо туда ходить! — истерически запричитал Димка. — Вот всем вам говорил! Нет, не послушали! Пускай идут, блин! На разведку, блин! Ну и где они, ваши разведчики? Прибили их, точно говорю! Что делать теперь будем?! — А ничего! — зло откликнулся из темноты Миха Приемышев. — Спать будем. Эй, Вольдемар, ты спишь?»...

«— Теперь тихо! — сказал Капитан. — Подъезжаем.И разговоры смолкли на полуслове. Джип мягко сбавил ход и прижался к обочине шоссе. Из низкого кустарника торчали две ржавые стойки, между ними было распято узкое железное полотенце с белыми буквами на осыпавшемся голубом фоне «п/л КУКУШКА — 4км». Сразу за табличкой в лес уходила асфальтовая дорога — ровно по габаритам лагерного автобуса, возившего когда-то пионеров. Страшно представить, что произошло бы, столкнись тут два автобуса — одному бы пришлось пятиться обратно.»...

«Упавшая вышка электропередач лежала поперек шоссе, заросшего сизым северным мхом. Пришлось лезть через перекрестья ржавых балок. Но почти сразу дорога стала шире. Справа и слева начали попадаться черные скелеты выгоревших дач. Наконец у обочины замаячила монументальная бетонная конструкция, наверху которой все так же стоял чугунный танк времен второй мировой, а внутри на прутьях толстой арматуры были распяты буквы из бетона, такого же седого и пыльного, как борода путника, остановившегося у этого постамента: «МИРНЫЙ». Путник обошел бетонную конструкцию по кругу — хулиганская надпись маркером на задней стороне монумента, что он видел здесь много лет назад, еще виднелась на бетоне, только стерлась от времени. Теперь разобрать можно было лишь отдельные слова: «Две части пластилина... раскатать в плоский блин... не менее локтя... водительского удостоверения... латинскими, крупными... оставить лучи пустыми... параллельно небесам... безопасное расстояние... Энди Патрик»....

«Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно. «Интеллектуальным силам», желающим нести науку народу (а не прислуживать капиталу), мы платим жалованье выше среднего. Это факт. Мы их бережем. Это факт.»В.И. Ленин«Зону Ц отделял от зоны Б высокий глухой забор с «колючкой» поверху. Андрей Гуляев сам строил этот забор и ненавидел в нем каждый гвоздь. Более халтурной и некрасивой вещи он в жизни не делал. Его угораздило попасть в лагерь одним из первых, когда и лагеря-то еще не было как такового, только зона А. Гуляева назначили бригадиром, дали под начало дюжину пузатых обормотов, каких-то, блин, литературоведов, не державших в руках ничего тяжелее стакана, и приказали строить забор. Весной, в грязище по колено: едва ковырни лопатой, и яму тут же заливает водой доверху.»...

«Комиссия РОНО к первому уроку не приехала. Не приехала она ни ко второму уроку, ни к концу большой перемены. Старый учитель русского языка и литературы, а по совместительству — толерантности и мультикультуризма, зашел попрощаться с директором, виновато развел руками на пороге кабинета и ушел домой. Юрий Васильевич смотрел из окна, как грустный словесник, проработавший в этой школе сорок лет, ковыляет по школьному двору, одной рукой опираясь на трость, а другой придерживая на голове старомодную шляпу, которую норовил сорвать холодный октябрьский ветер.»...

«В землянке было накурено. За едкой плотной завесой сперва даже не разглядели, кто вошел. Караваев вскочил, чуть не опрокинув стол, Романецкий потянулся к «калашникову». Только Лев Данилыч, прищурившись, спокойно смотрел на огромное заснеженное чудовище, появившееся из дыма.— Снег? — удивился он.Чудовище фыркнуло, отряхнулось, рявкнуло:— Что за бардак? — сбросило плащ-палатку и превратилось в прапорщика Зверева.— Мы тут это, — смущенно сказал Караваев, мелко моргая бесцветными ресницами, — в шахматы играем...»...

«В полдень замковые ворота распахнулись, и слуги в черных одеждах деловито раскачали и швырнули на мостовую длинный бугристый сверток. От удара ветхая рогожа лопнула, и по площади раскатились обглоданные кости вперемешку с кусками доспехов.Город, словно вымерший со вчерашнего вечера, ответил затихающим эхом да радостным вороньим карканьем.— Триста сорок седьмой, — обреченно подвел итог градоправитель, подглядывающий в щелку ставня. — Холеру ему в задницу!На башне замка, словно бы в насмешку, возникла черная фигура в развевающемся плаще. Башня была так высока, что разобрать подробности могли только орлы, но никто из горожан не сомневался: Темный Властелин раскатисто хохочет, воздев к солнцу окровавленный меч.»...

«На рассвете танки русских подошли к Москве.В головной машине открылся башенный люк. Высунулась рука с мегафоном. За ней — лейтенант Иванов.— Сдавайтесь, чурки! — заорал Иванов в мегафон. — Сдавайтесь, а то хуже будет! Русские пришли!Из-за баррикады, перекрывающей въезд под Московскую кольцевую дорогу, выглянул бригадный генерал Хухуев.— Я твоя мама имел, морда жидовская! — крикнул он. — Моджахеды не сдаются!Показал лейтенанту Иванову «фак» и на всякий случай тут же спрятался.К танку подошел тяжелым командирским шагом подполковник Криворучко.»...

«В Лондоне в 1920 году, зимой, на углу Пикадилли и одного переулка, остановились двое хорошо одетых людей среднего возраста. Они только что покинули дорогой ресторан. Там они ужинали, пили вино и шутили с артистками из Дрюриленского театра.Теперь внимание их было привлечено лежащим без движения, плохо одетым человеком лет двадцати пяти, около которого начала собираться толпа.»...

Ллойд, как обычно, ссорятся с женой. Люди радуются и ругаются, развлекаются и грустят... Мир ждёт весну. И никто не знает, что весны больше не будет никогда,  что первый день весны станет последним днём этого Мира. Солнце погаснет и всё поглотит вечный холод.«Огромная собака искала весну, удивленно раздвигая носом слипшиеся комья снега. Но не находила её...»...

«Верьте аль не верьте, а жил на белом свете Федот-стрелец, удалой молодец. Был Федот ни красавец, ни урод, ни румян, ни бледен, ни богат, ни беден, ни в парше, ни в парче, а так, вообче. Служба у Федота — рыбалка да охота. Царю — дичь да рыба, Федоту — спасибо. Гостей во дворце — как семян в огурце. Один из Швеции, другой из Греции, третий с Гавай — и всем жрать подавай! Одному — омаров, другому — кальмаров, третьему — сардин, а добытчик один! Как-то раз дают ему приказ: чуть свет поутру явиться ко двору. Царь на вид сморчок, башка с кулачок, а злобности в ем — агромадный объем. Смотрит на Федьку, как язвенник на редьку. На Федьке от страха намокла рубаха, в висках застучало, в пузе заурчало, тут, как говорится, и сказке начало...»...

«В гостиной говорящие часы настойчиво пели: тик-так, семь часов, семь утра, вставать пора! — словно боясь, что их никто не послушает. Объятый утренней тишиной дом был пуст. Часы продолжали тикать и твердили, твердили свое в пустоту: девять минут восьмого, к завтраку все готово, девять минут восьмого!На кухне печь сипло вздохнула и исторгла из своего жаркого чрева восемь безупречно поджаренных тостов, четыре глазуньи, шестнадцать ломтиков бекона, две чашки кофе и два стакана холодного молока.»«И ни птица, ни ива слезы не прольет,Если сгинет с Земли человеческий род...» ...New Gallery 2018/2/22Будет ласковый дождь — Рэй Брэдбери

«Последний день перед Рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа 1. Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты. Еще ни одна толпа парубков не показывалась под окнами хат; месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вызывая принаряживавшихся девушек выбежать скорее на скрыпучий снег. Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошел тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле.»...

«Старенькая маршрутка уверенно ломилась сквозь пробку короткими рывками и постоянно перестраивалась, раз за разом обгоняя на корпус окружающие иномарки. Я трясся на заднем сидении и размышлял о том, что же помогает водителю двигаться быстрее остальных. То ли опыт, отточенный годами езды по одному маршруту, то ли чисто профессиональная смесь спокойствия и наглости, которой не хватает простым автолюбителям — либо спокойным, либо наглым, но по раздельности. Часы показывали без четверти девять, и я с грустью понял, что к девяти не успеваю, и есть шанс остаться за бортом. Но вскоре маршрутка выбралась на шоссе и быстро понеслась вперед. Судя по рекламным щитам, со всех сторон наперебой предлагавшим щебень, кирпич и теплицы, мы уже были сильно за городом. Я не заметил, как задремал. А когда вдруг очнулся, маршрутка стояла на обочине, в салоне осталось пассажиров всего трое, и все они сейчас хмуро смотрели на меня.»...