Между строк

В этом выпуске Лев Оборин и Варвара Бабицкая обсуждают одну из картотек Льва Рубинштейна — и говорят о том, как устроен рубинштейновский метод и что такое московский концептуализм (а ещё — почему его называли романтическим). Почему поэт перечисляет именно сны, а не что-нибудь другое? Как Рубинштейн перерабатывает Набокова — и свои собственные ранние тексты? Это вообще о сновидениях — или о литературе, или о жизни и смерти?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоВ выпуске использовано авторское чтение Льва Рубинштейна, записанное для проекта «Арзамас» (https://arzamas.academy/mag/1010-rubinshtejn). В оформлении использована фотография Сергея Леонтьева, сделанная для проекта InLiberty.Лев Рубинштейн«С четверга на пятницу»Текст здесь: http://www.vavilon.ru/texts/rubinstein/1-4.html1985

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин разговаривает с поэтом Русланом Комадеем о написанном в 1986 году «Землетрясении в бухте Цэ» — одном из самых известных стихотворений поэта-метареалиста Алексея Парщикова. Как читать это эротико-мистическое стихотворение, почему в нём постоянно меняется ритм, можно ли идентифицировать бухту Цэ — и какие ассоциации даёт дата создания текста? И что же такое метареализм и его основной троп — метаметафора, она же метабола?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало Алексей Парщиков«Землетрясение в бухте Цэ»                                 Евгению ДыбскомуУтром обрушилась палатка наменя, и я ощутил: ландшафтпередернулся, как хохлаткинаголова. Под ногой пресмыкался песок,таз с водой перелетел меня наискосок,переступил меня мой сапог,другой — примеряла степь,тошнило меня так, что я ослеп,где витала та мысленная опора,вокруг которой меня мотало? Из-за горизонта блеснул неизвестный город,и его не стало. Я увидел — двое лежат в лощинена рыхлой тине в тени,лопатки сильные у мужчины,у неё — коралловые ступни,с кузнечиком схожи они сообща,который сидит в золотистой яме,он в ней времена заблуждал, трепеща,энергия расходилась кругами.Кузнечик с женскими ногами.2008 Отвернувшись, я ждал. Цепенели пески.Ржавели расцепленные товарняки. Облака крутились, как желваки,шла чистая сила в прибрежной зоне,и снова рвала себя на кускимантия Европы — м.б., Полонийза ней укрывался? — шарах! — укол! Где я? А на месте лощины - холм. Земля — конусообразнаи оставлена на острие,острие скользит по змее,надежда напрасна.Товарняки, словно скорость набирая,на месте приплясывали в тупике,а две молекулярных двойных спиралив людей играли невдалеке. Пошел я в сторону отсамозабвенной четы,но через несколько сотметров поймал я трепет,достигший моей пяты,и вспомнилось слово Rabbit.И от чарующего трепетаниялучилась, будто кино,утраченная среда обитания,звенело утраченное звеномежду нами и низшими:трепетал Грозный,примиряя Ламарка с ящерами,трепетал воздух,примиряя нас с вакуумом,Аввакума с Никоном,валуны, словно клапаны,трепетали. Как монокинопроламывается в стерео,в трепете аппаратановая координатанашаривала утерянное.Открылись дороги зрениязапутанные, как грибницы,я достиг изменения,насколько мог измениться.Я мог бы слямзить Америку —бык с головой овальной, —а мог бы стать искрой беленькоймеж молотом и наковальней.Открылись такие ножницымеж временем и пространством,что я превзошёл возможностивсякого самозванства —смыкая собой предметы,я стал средой обитаниязрения всей планеты.Трепетание, трепетание... На бледных холмах Азовьялучились мои кумиры,трепетали в зазоремира и антимира.Подруги и педагоги,они псалмы бормотали,тренеры буги-вуги,гортани их трепетали:«Распадутся печати,вспыхнут наши кровати,птица окликнет трижды,останемся неподвижны,как под новокаиномна хрупкой игле.Господи, помоги намустоять на земле». Моречко — паутинка,ходящая на иголках, —немножечко поутихло,капельку поумолкло. И хорда зрения мне протянулавновь ту трепещущую чету,уже совпадающую с тенью стула,качающегося на светулампы, заборматывающейся от ветра...А когда рассеялись чары,толчки улеглись и циклон утих,я снова увидел их —бредущую немолодую пару,то ли боги неканонические,то ли таблицы анатомические... Ветер выгнул весла из их брезентовых брюки отплыл на юг.1986

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с поэтом, филологом, историком блокадной литературы Полиной Барсковой стихотворения Геннадия Гора — автора, чьи блокадные стихи были открыты только в 2000-е и перевернули представление о том, как можно было писать о ленинградской катастрофе. Как получилось, что незаметный, «навеки напуганный» Гор стал важнейшим поэтом Блокады, можно ли отделить в его стихах реальность от жуткой фантасмагории, справедливо ли считать его «последним обэриутом»?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало Геннадий Гор***Здесь лошадь смеялась и время скакало.Река входила в дома.Здесь папа был мамой,А мама мычала.Вдруг дворник выходит,Налево идёт.Дрова он несёт.Он время толкает ногой,Он годы пинаетИ спящих бросает в окно.Мужчины сидятИ мыло едят,И невскую воду пьют,Заедая травою.И девушка мочится стояТам, где недавно гуляла.Там, где ходит пустая весна,Там, где бродит весна.1942

К 150-летию Валерия Брюсова: в этом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с филологом, приглашённым профессором Принстонского университета Олегом Лекмановым позднее брюсовское стихотворение из сборника «Mea». Откуда к Брюсову, вечному первопроходцу, пришла идея вложенности миров, которую обсуждали и серьёзные физики, — и как она согласуется с ленинским диаматом? Каково было в 1920-е годы положение Брюсова, принявшего Октябрьскую революцию основоположника символизма, и почему в конце жизни он стал заново учиться у младших поэтов?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Герман Семин, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоВалерий Брюсов«Мир электрона»Быть может, эти электроны —Миры, где пять материков,Искусства, знанья, войны, троныИ память сорока веков!Еще, быть может, каждый атом —Вселенная, где сто планет;Там всё, что здесь, в объеме сжатом,Но также то, чего здесь нет.Их меры малы, но всё та жеИх бесконечность, как и здесь;Там скорбь и страсть, как здесь, и дажеТам та же мировая спесь.Их мудрецы, свой мир бескрайныйПоставив центром бытия,Спешат проникнуть в искры тайныИ умствуют, как ныне я;А в миг, когда из разрушеньяТворятся токи новых сил,Кричат, в мечтах самовнушенья,Что бог свой светоч загасил!1922

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с филологом, доцентом Сорбонны Дарьей Синичкиной поэму Николая Клюева «Медный кит», вышедшую в 1918 году в составе одноимённой книги. Один из «новокрестьянских поэтов», пользовавшийся репутацией глубокого знатока потайной народной культуры, Клюев после 1917 года представил свой вариант революционной поэтики — возможно, не менее радикальный, чем у футуристов. Как в «Медном ките» сочетаются эклектические образы, отсылки к западноевропейской культуре и славянской мифологии, зачем Клюеву столько редких слов, при чём здесь поэзия Есенина и почему, собственно, поэма так называется?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Герман Семин, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало Николай Клюев«Медный кит» http://klyuev.lit-info.ru/klyuev/stihi/stih-328.htm 1919

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с литературоведом Ильёй Кукулиным «Человеческий манифест» Юрия Галанскова — бунтарскую поэму, ставшую гимном поэтических чтений у памятника Маяковскому в 1960 году. Кем был Галансков — поэт и диссидент, погибший в лагере? Как революционные призывы в его поэме сочетаются с его политической пацифистской программой? Чем были в то время чтения у памятника Маяковскому — и как поэтика Маяковского сказывается в «Человеческом манифесте»?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало Юрия Галанскова«Человеческий манифест» 1Все чаще и чаще в ночной тишивдруг начинаю рыдать.Ведь даже крупицу богатств душиуже невозможно отдать.Никому не нужно:в поисках Идиотатак намотаешься за день!А люди идут, отработав,туда, где деньги и бляди.И пусть.Сквозь людскую лавинуя пройду, непохожий, один,как будто кусок рубина,сверкающий между льдин.Не-бо!Хочу сиять я;ночью мне разрешина бархате черного платьярассыпать алмазы души.2Министрам, вождям и газетам — не верьте!Вставайте, лежащие ниц!Видите, шарики атомной смертиу мира в могилах глазниц.Вставайте!Вставайте!Вставайте!О, алая кровь бунтарства!Идите и доломайтегнилую тюрьму государства!Идите по трупам пугливыхтащить для голодных людейчерные бомбы, как сливы,на блюдища площадей.3Где они —те, кто нужны,чтобы горло пушек зажать,чтобы вырезать язвы войнысвященным ножом мятежа.Где они?Где они?Где они?Или их вовсе нет? —Вон у станков их тениприкованы горстью монет.4Человек исчез.Ничтожный, как муха,он еле шевелится в строчках книг.Выйду на площадьи городу в уховтисну отчаянья крик!А потом, пистолет достав,прижму его крепко к виску...Не дам никому растоптатьдуши белоснежный лоскут.Люди!уйдите, не надо...Бросьте меня утешать.Все равно среди вашего адамне уже нечем дышать!Приветствуйте Подлость и Голод!А я, поваленный наземь,плюю в ваш железный город,набитый деньгами и грязью.5Небо! Не знаю, что делаю...Мне бы карающий нож!Видишь, как кто-то на белоевыплеснул черную ложь.Видишь, как вечера тьмажует окровавленный стяг...И жизнь страшна, как тюрьма,воздвигнутая на костях!Падаю!Падаю!Падаю!Вам оставляю лысеть.Не стану питаться падалью —как все.Не стану кишкам на потребуплоды на могилах срезать.Не нужно мне вашего хлеба,замешанного на слезах.И падаю, и взлетаюв полубреду,в полусне.И чувствую, как расцветаетчеловеческоево мне.6Привыкли видеть,расхаживаявдоль улиц в свободный час,лица, жизнью изгаженные,такие же, как и у вас.И вдруг, —словно грома раскатыи словно явление Миру Христа,воссталарастоптанная и распятаячеловеческая красота!Это — я,призывающий к правде и бунту,не желающий больше служить,рву ваши черные путы,сотканные из лжи!Это — я,законом закованный,кричу Человеческий манифест, —И пусть мне ворон выклевываетна мраморе телакрест.1960

В этом выпуске Лев Оборин обсуждает с литературоведом Марком Липовецким самое знаменитое стихотворение Беллы Ахмадулиной. Его прославила «Ирония судьбы» Эльдара Рязанова — но там оно звучит без двух строф в начале, и это роковым образом искажает смысл. О каком предательстве друзей писала 22-летняя Ахмадулина, почему друзья уходят «который год» и всё же на мгновение возвращаются, как эти стихи связаны с Пастернаком и Заболоцким и почему одинокому поэту необходимо уйти в лес?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало***По улице моей который годзвучат шаги — мои друзья уходят.Друзей моих медлительный уходтой темноте за окнами угоден. Запущены моих друзей дела,нет в их домах ни музыки, ни пенья,и лишь, как прежде, девочки Дегаголубенькие оправляют перья. Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страхвас, беззащитных, среди этой ночи.К предательству таинственная страсть,друзья мои, туманит ваши очи. О одиночество, как твой характер крут!Посверкивая циркулем железным,как холодно ты замыкаешь круг,не внемля увереньям бесполезным. Так призови меня и награди!Твой баловень, обласканный тобою,утешусь, прислонясь к твоей груди,умоюсь твоей стужей голубою. Дай стать на цыпочки в твоем лесу,на том конце замедленного жестанайти листву, и поднести к лицу,и ощутить сиротство, как блаженство. Даруй мне тишь твоих библиотек,твоих концертов строгие мотивы,и — мудрая — я позабуду тех,кто умерли или доселе живы. И я познаю мудрость и печаль,свой тайный смысл доверят мне предметы.Природа, прислонясь к моим плечам,объявит свои детские секреты. И вот тогда — из слёз, из темноты,из бедного невежества былогодрузей моих прекрасные чертыпоявятся и растворятся снова.1959

К 130-летию Владимира Маяковского: в этом выпуске Лев Оборин обсуждает с профессором Висконсинского университета в Мэдисоне Кириллом Осповатом «Наш марш» — первое стихотворение, написанное Маяковским после Октябрьской революции. Опубликованное в начале 1918 года, оно начинает серию стихотворений, посвящённых разрушению старого мира и построению нового, утверждению коллективного чувства и отрицанию мещанства. Сам поэт считал это стихотворение большой удачей, но оно осталось непонятным для многих — от рядовых читателей до Ленина, о чьей реакции на «Наш марш» существуют колоритные воспоминания. Что такое революционная поэтика по Маяковскому, почему в стихотворении футуриста-урбаниста так много природных образов, как поэт работает с религиозными образами и темой голоса?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоВладимир Маяковский«Наш марш» Бейте в площади бунтов топот!Выше, гордых голов гряда!Мы разливом второго потопаперемоем миров города. Дней бык пег.Медленна лет арба.Наш бог бег.Сердце наш барабан. Есть ли наших золот небесней?Нас ли сжалит пули оса?Наше оружие — наши песни.Наше золото — звенящие голоса. Зеленью ляг, луг,выстели дно дням.Радуга, дай дуглет быстролётным коням. Видите, скушно звезд небу!Без него наши песни вьем.Эй, Большая Медведица! требуй,чтоб на небо нас взяли живьем. Радости пей! Пой!В жилах весна разлита.Сердце, бей бой!Грудь наша — медь литавр.1917

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин разговаривает с филологом, профессором университета Торонто Татьяной Смоляровой о «первом великом стихотворении» Гавриила Державина — оде «На смерть князя Мещерского». Как Державин перешёл от торжественной пиндарической оды к более частной горацианской, почему во всей его поэзии присутствует мотив неотвратимости смерти, кем был князь Мещерский, чья внезапная кончина стала поводом для сочинения великой оды?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоГавриил Державин«На смерть князя Мещерского» Глагол времён! металла звон!Твой страшный глас меня смущает;Зовёт меня, зовёт твой стон,Зовёт — и к гробу приближает.Едва увидел я сей свет,Уже зубами смерть скрежещет,Как молнией косою блещет,И дни мои, как злак, сечет.Ничто от роковых когтей,Никая тварь не убегает;Монарх и узник — снедь червей,Гробницы злость стихий снедает;Зияет время славу стерть:Как в море льются быстры воды,Так в вечность льются дни и годы;Глотает царства алчна смерть.Скользим мы бездны на краю,В которую стремглав свалимся;Приемлем с жизнью смерть свою,На то, чтоб умереть, родимся.Без жалости всё смерть разит:И звезды ею сокрушатся,И солнцы ею потуша́тся,И всем мирам она грозит.Не мнит лишь смертный умиратьИ быть себя он вечным чает;Приходит смерть к нему, как тать,И жизнь внезапу похищает.Увы! где меньше страха нам,Там может смерть постичь скорее;Её и громы не быстрееСлетают к гордым вышинам.Сын роскоши, прохлад и нег,Куда, Мещерской! ты сокрылся?Оставил ты сей жизни брег,К брегам ты мёртвых удалился;Здесь персть твоя, а духа нет.Где ж он? — Он там. — Где там? — Не знаемМы только плачем и взываем:«О, горе нам, рождённым в свет!»Утехи, радость и любовьГде купно с здравием блистали,У всех там цепенеет кровьИ дух мятется от печали.Где стол был яств, там гроб стоит;Где пиршеств раздавались лики,Надгробные там воют клики,И бледна смерть на всех глядит.Глядит на всех — и на царей,Кому в державу тесны миры;Глядит на пышных богачей,Что в злате и сребре кумиры;Глядит на прелесть и красы,Глядит на разум возвышенный,Глядит на силы дерзновенныИ точит лезвие косы.Смерть, трепет естества и страх!Мы — гордость с бедностью совместна;Сегодня бог, а завтра прах;Сегодня льстит надежда лестна,А завтра: где ты, человек?Едва часы протечь успели,Хаоса в бездну улетели,И весь, как сон, прошёл твой век.Как сон, как сладкая мечта,Исчезла и моя уж младость;Не сильно нежит красота,Не столько восхищает радость,Не столько легкомыслен ум,Не столько я благополучен;Желанием честе́й размучен,Зовёт, я слышу, славы шум.Но так и мужество пройдётИ вместе к славе с ним стремленье;Богатств стяжание минёт,И в сердце всех страстей волненьеПрейдёт, прейдёт в чреду свою.Подите счастьи прочь возможны,Вы все премены здесь и ложны:Я в две́рях вечности стою.Сей день, иль завтра умереть,Перфильев! должно нам конечно, —Почто ж терзаться и скорбеть,Что смертный друг твой жил не вечно?Жизнь есть небес мгновенный дар;Устрой её себе к покоюИ с чистою твоей душоюБлагословляй судеб удар.1779

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с литературоведом Олегом Лекмановым знаменитое стихотворение поэта, близкого к кругу ОБЭРИУ. Что это был за советский ритуал — перемена фамилии, о которой следовало сообщить в газету, и как чтение газет вообще помогало обэриутам в их работе? Почему в стихотворении вслед за переменой фамилии полностью меняется и сам герой? Трагедия перед нами или фарс, и зачем в «Перемене фамилии» нарочито графоманские приёмы — может быть, Олейников, который славился ядовитым юмором, просто издевается над читателем?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоНиколай Олейников«Перемена фамилии» Пойду я в контору «Известий»,Внесу восемнадцать рублейИ там навсегда распрощаюсьС фамилией прежней моей.  Козловым я был Александром,А больше им быть не хочу.Зовите Орловым Никандром,За это я деньги плачу.  Быть может, с фамилией новойСудьба моя станет иной,И жизнь потечет по-иному,Когда я вернуся домой.  Собака при виде меня не залает,А только замашет хвостом,И в жакте меня обласкаетСердитый подлец управдом...……………Свершилось! Уже не Козлов я!Меня называть Александром нельзя.Меня поздравляют, желают здоровьяРодные мои и друзья.  Но что это значит? ОткудаНа мне этот синий пиджак?Зачем на подносе чужая посуда?В бутылке зачем вместо водки коньяк?  Я в зеркало глянул стенное,И в нём отразилось чужое лицо.Я видел лицо негодяя,Волос напомаженный ряд,Печальные тусклые очи,Холодный уверенный взгляд.  Тогда я ощупал себя, свои руки,Я зубы свои сосчитал,Потрогал суконные брюки —И сам я себя не узнал.  Я крикнуть хотел — и не крикнул.Заплакать хотел — и не смог.«Привыкну, — сказал я, — привыкну!» —Однако привыкнуть не мог.  Меня окружали привычные вещи,И все их значения были зловещи.Тоска моё сердце сжимала,И мне же моя же нога угрожала.  Я шутки шутил! Оказалось,Нельзя было этим шутить.Сознанье моё разрывалось,И мне не хотелося жить.  Я черного яду купил в магазине,В карман положил пузырёк.Я вышел оттуда шатаясь,Ко лбу прижимая платок.  С последним коротким сигналомПробьет мой двенадцатый час.Орлова не стало. Козлова не стало.Друзья, помолитесь за нас!1934

В этом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с поэтом и филологом Антоном Азаренковым одно из самых известных стихотворений Ольги Седаковой: посвящённое философу Франсуа Федье, это стихотворение может существовать на разных уровнях прочтения. От описания знаменитой скульптуры ангела на фасаде Реймсского собора мы переходим к разговору о том, какими ангелы предстают перед людьми в библейской, христианской, поэтической традициях, как можно сопоставить стихи Седаковой с поэзией Пушкина и Данте, как в «Ангеле Реймса» соотносятся монолог и диалог — и, наконец, можно ли определить, что такое обещанное ангелом невероятное счастье?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало Ольга Седакова«Ангел Реймса» Франсуа ФедьеТы готов? —улыбается этот ангел —я спрашиваю, хотя знаю,что ты несомненно готов:ведь я говорю не кому-нибудь,а тебе, человеку, чьё сердце не переживет изменыземному твоему Королю,которого здесь всенародно венчали,и другому Владыке,Царю Небес, нашему Агнцу,умирающему в надежде,что ты меня снова услышишь;снова и снова,как каждый вечеримя моё вызванивают колоколамиздесь, в земле превосходной пшеницыи светлого винограда,и колос и гроздьвбирают мой звук — но всё-таки,в этом розовом искрошенном камне,поднимая руку,отбитую на мировой войне,всё-таки позволь мне напомнить:ты готов?к мору, гладу, трусу, пожару,нашествию иноплеменных, движимому на ны гневу?Всё это, несомненно, важно, но я не об этом.Нет, я не об этом обязан напомнить.Не за этим меня посылали.Я говорю:тыготовк невероятному счастью?2003

В новом выпуске «Между строк» Лев Оборин разговаривает с поэтом, филологом, критиком Данилой Давыдовым о Ксении Некрасовой и одном из её знаковых стихотворений. Мы пробуем разобраться в мифе о «блаженной», «юродивой» Некрасовой, говорим о её поэтическом становлении, о сложности её ритмики, о космизме, наиве и аутсайдерстве в её текстах, о посвящённых ей стихах Слуцкого и Евтушенко. И ещё — о том, почему восхитительно живые и рельефные растения вокруг неродного дома для неё всегда остаются ближе, чем асфальт и бетон неродного города.Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало ***Дом, в котором я живу, —полутерем,полудом.И ступень одним концомпогрузилась в прах времён.На ступени меж расселинфиолетовый лишайник.И растет вокруг поляна,и колодец между трав.Звёздным небом у колодцабочки полные стоят. А яприезжаю из Москвыусталая.Никак не привыкнук бетонам,асфальтам.А здесь под ногамии стебли и травы.По скошенным травамшла я недавнои вдруг разглядела,до этого разабыла как слепаяи мимо ходила.А кто-тодо страшности щедрыйполотна созданий оставил:одуванчика лист,мысообразный и бледно-зелёный,лежал на трёхлистникетемно-зелёного клевера.И от дикой морковиперисто-хрупкие листьячуть колыхалисьна фоне жёлто-огнистой ромашки. [конец 1930-х?]

К 160-летию Фёдора Сологуба: в этом выпуске «Между строк» Лев Оборин обсуждает с филологом Маргаритой Павловой одно из знаковых стихотворений поэта. Откуда у Сологуба взялась завороженность смертью, заставлявшая его вновь и вновь обращаться к разным граням этой темы? Как в стихах и прозе Сологуба действуют дети — живые и умершие, и как это связано с детством самого поэта? Правы ли критики, считавшие, что сологубовские рифмы слишком безыскусны?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана Цепкало ***Живы дети, только дети, —Мы мертвы, давно мертвы.Смерть шатается на светеИ махает, словно плетью,Уплетённой туго сетьюВозле каждой головы. Хоть и даст она отсрочку —Год, неделю или ночь,Но поставит всё же точкуИ укатит в черной тачке,Сотрясая в дикой скачке,Из земного мира прочь. Торопись дышать сильнее,Жди — придёт и твой черёд.Задыхайся, цепенея,Леденея перед нею.Срок пройдёт — подставишь шею,—Ночь, неделя или год.1897 или 1907

В январе вышел альбом «После России» — трибьют современных российских музыкантов поэтам «незамеченного поколения» — молодым авторам первой волны русской эмиграции. В этом выпуске «Между строк» Лев Оборин говорит с продюсером этого альбома, режиссёром Ромой Либеровым, о стихотворении Бориса Поплавского «Флаги» (на альбоме песню на это стихотворение исполнила группа Tequilajazzz). Почему те, кто пишет о Поплавском, всегда говорят о его поэтической генеалогии, что означает у него образ флага, как тема присутствия смерти за карнавалом жизни рифмуется с судьбой поэта?Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоБорис Поплавский«Флаги» В летний день над белым тротуаром Фонари висели из бумаги. Трубный голос шамкал над бульваром, На больших шестах мечтали флаги. Им казалось море близко где-то, И по ним волна жары бежала,Воздух спал, не видя снов как Лета, Всех нас флагов осеняла жалость. Им являлся остов корабельный, Чёрный дым что отлетает нежно, И молитва над волной безбрежной Корабельной музыки в сочельник. Быстрый взлет на мачту в океане, Шум салютов, крик матросов чёрных, И огромный спуск над якорями В час паденья тела в ткани скорбной. Первым блещет флаг над горизонтом И под вспышки пушек бодро вьется И последним тонет средь обломков И ещё крылом о воду бьется. Как душа, что покидает тело, Как любовь моя к Тебе. Ответь! Сколько раз Ты в летний день хотела Завернуться в флаг и умереть.1928

В этом выпуске Лев Оборин обсуждает с поэтом Сергеем Луговиком большое стихотворение Даниила Хармса «Сладострастная торговка» — прекрасный пример эротической лирики, в котором сходятся многие хармсовские мотивы и приёмы. Зачем сладострастная торговка приходит к хирургу: для любовного свидания или у неё в самом деле что-то болит? Почему от откровенных сексуальных сцен Хармс переходит к исполненным метафизической глубины пейзажам — и при чём здесь карты таро? Какие эротические фетиши и стереотипы можно встретить в его произведениях — и что вообще такое обэриутская эротика Над выпуском работали:Ведущий — Лев ОборинМонтаж — Кирилл Кулаков, «Подкастерская»Музыка — Сергей ДмитриевДизайн — Светлана ЦепкалоДаниил Хармс«Сладострастная торговка»  Одна красивая торговкас цветком в косе, в расцвете лет,походкой лёгкой, гибко, ловковошла к хирургу в кабинет.Хирург с торговки скинул платье;увидя женские красы,он заключил её в объятьяи засмеялся сквозь усы.Его жена, Мария Львовна,вбежала с криком «Караул!»,и через полминуты ровнохирурга в череп ранил стул.Тогда торговка, в голом виде,свой организм прикрыв рукой,сказала вслух: «К такой обидея не привыкла…» Но какойбыл дальше смысл её речей,мы слышать это не могли,журчало время как ручей,темнело небо. И вдалиуже туманы шевелилисьнад сыном лет — простором степии в миг дожди проворно лились,ломая гор стальные цепи.Хирург сидел в своей качалке,кусая ногти от досады.Его жены волос мочалкиторчали грозно из засады,и два блестящих глазаего просверливали взглядом;и, душу в день четыре разаобдав сомненья черным ядом,гасили в сердце страсти.Сидел хирург уныл,и половых приборов частивисели вниз, утратив прежний пыл.А ты, прекрасная торговка,блестя по-прежнему красой,ковра касаясь утром ловкосвоею ножкою босой,стоишь у зеркала нагая.А квартирант, подкравшись к двери,увидеть в щель предполагаятвой организм, стоит. И зверив его груди рычат проснувшись,а ты, за ленточкой нагнувшись,нарочно медлишь распрямиться.У квартиранта сердце битьсяперестает. Его подпорки,в носки обутые, трясутся;колени бьют в дверные створки;а мысли бешено несутся;и гаснет в небе солнца луч.и над землёй сгущенье тучсвою работу совершает.И гром большую колокольнюс ужасным треском сокрушает.И главный колокол разбит.А ты, несчастный, жертва страсти,глядишь в замок. Прекрасен вид!И половых приборов частинагой торговки блещут влагой.И ты, наполнив грудь отвагой,вбегаешь в комнату с храпеньемв носках бежишь и с нетерпеньемрукой прорешку открываешьи вместо речи — страшно лаешь.Торговка ножки растворила,ты на торговку быстро влез,в твоей груди клокочет сила,твоим ребром играет бес.В твоих глазах летают мухи,в ушах звенит орган любви,и нежных ласк младые духииграют в мяч в твоей крови.И в растворенное окошко,расправив плащ, влетает ночь.и сквозь окно большая кошка,поднявши хвост, уходит прочь.1933