Claim OwnershipУстная история
Subscribed: 141Played: 3,018
Subscribe
Description
Беседы о науке, культуре и повседневности ХХ века. Архив Научной библиотеки МГУ имени М. В. Ломоносова
333 Episodes
Reverse
В первой беседе Игорь Пальмин рассказывает о родителях-актерах, их кочевой жизни и о том, как рано стало ясно, что он непригоден к публичной профессии. Вспоминает довоенные Таганрог и Воронеж, начало войны, первые пережитые бомбежки, эвакуацию и возвращение к мирной жизни. Рассказывает об опасных забавах собиравших патроны и неразорвавшиеся снаряды мальчишек, об увлечении теннисом и о том, как впервые взял в руки фотоаппарат. Завершает беседу рассказ об учебе на геологическом факультете, памятных практиках и художественных впечатлениях и о том, как после смерти отца поступил во ВГИК и обрел там друзей и единомышленников среди художников и литераторов.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
В пятой беседе Арий Ротницкий продолжает рассказывать о писателях, поэтах и их потомках, с которыми ему доводилось встречаться за долгое время работы в Литературном фонде. На этот раз он вспоминает о том, как отдыхал вместе с Константином Паустовским. От рассказа о Паустовском переходит к похоронам Бориса Пастернака и приводит казус, когда западные корреспонденты приняли его за Корнея Чуковского. Далее переходит к подробному рассказу о дочери и внучке Георгия Данилевского. Наконец, вспоминает о своих встречах с Владимиром Маяковским, о его похоронах, переносе праха на Новодевичье кладбище и общении с матерью и сестрой поэта.
В основе этой беседы рассказ академика Михаила Островского о его учителе, Вере Георгиевне Самсоновой, личности уникальной и почти забытой, ставшей связующим звеном между несколькими научными эпохами. Ее жизнь — срез истории отечественной науки XX века: работа в Государственном оптическом институте с Вавиловым, блокадный Ленинград, изучение физиологии зрения для авиации в послевоенные годы .Она была «ученым-воспитателем», «научной мамой», тем стержнем, который не давал научному сообществу распасться под давлением лысенковщины и административных гонений. Благодаря ее принципиальной позиции, обширным связям в мире науки (от физиологов Орбели и Гинецинского до нобелевского лауреата Семенова и его школы физиков) и умению отстаивать свое дело, ее лаборатория стала островком интеллектуальной свободы.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
В четвертой, заключительной, беседе Ангелина Васильевна, не без должных преувеличений, рассказывает о зарубежных ценителях, стремившихся приобрести полотна Фалька уже после его смерти. Так, итальянский писатель Карло Леви, прославившийся книгой «Христос остановился в Эболи», с таким восхищением разглядывал ранние, «бубнововалетские» работы мастера, что готов был пропустить съезд в Кремле. Вдове художника пришлось пуститься на хитрость, чтобы выманить гостя из квартиры. Эпизод с визитом Микеланджело Антониони описан с налетом гротеска и кокетства. Режиссер, явившийся со свитой, сначала привел хозяйку в негодование своим бесцеремонным отбором картин. Однако в итоге Антониони уехал с двумя подаренными полотнами, и между ним и вдовой завязалась трогательная переписка. Бывал у Щекин-Кротовой и французский философ Роже Гароди, посвятивший творчеству Фалька восторженную статью. Его изумило, что весь этот «музей» — дело рук самой вдовы и ее друзей-художников, существовал без малейшей поддержки государства.
В третьей беседе Ангелина Щекин-Кротова обсуждает с Дувакиным гостей, которые бывали в мастерской Фалька и служили моделями его портретов. Среди них: поэтесса Ксения Некрасова, с «первобытной» цельностью и народной простотой, которая противопоставляется Щекин-Кротовой интеллектуальной традиции Ахматовой или страстности Цветаевой. Илья Сельвинский у рассказчицы дан в двух ипостасях: публичный образ «конкистадора слова» противопоставлен приватному образу человека нежного и ранимого.Один из наиболее драматичных эпизодов — визит к Фальку Давида Бурлюка. Щекин-Кротова описывает эту встречу с горькой иронией разрушения образа легенды русского авангарда.Финальный аккорд бесед с Дувакиным — рассказ о разгроме художественной выставки в Манеже в 1962 году, на которой Хрущев публично обругал картины Фалька.
В пятой беседе Сергей Макашин рассказывает о создании трехтомника «Русская культура и Франция» для серии «Литературное наследство». Это история началась с абсурдного фейка в западной газете о кутежах большевиков в украинской Верховне, имении Бальзака, а вылилась в фундаментальный труд, перевернувший представления о русско-французских связях. Макашин с иронией и точностью историка описывает, как идея, брошенная Михаилом Кольцовым, обрастала плотью: о находке метрики Бальзака, его неотправленных письмах Николаю I с предложением услуг в духе Жозефа де Местра. Создание трехтомника преследовала череда неудач. Фатально не складывалось с предисловием: Горький умер, не успев написать; разочарованный Ромен Роллан отказался после смерти Горького; а Андре Жид дал согласие, но передумал после неудачного визита в СССР и смерти своего спутника. Принципиальный Мандельштам, нелегально приехавший из воронежской ссылки в надежде на заработок, отказался переводить «плохие стихи» для публикации. История советского ученого, рассказанная Макашиным, могла бы стать сюжетом для увлекательного романа о том, как в условиях идеологического пресса и бюрократических рогаток рождалась настоящая, большая наука — вопреки всему.
В четвертой беседе Арий Ротницкий продолжает рассказ о писателях и их близких, с которыми познакомился в годы работы в Литфонде. Он вспоминает Александра Серафимовича и его жену Феклу Родионовну, Викентия Вересаева, Степана Скитальца, Алексея Новикова-Прибоя, Николая Телешова, а также потомков Александра Пушкина. С этими людьми он не только общался по службе, но и установил близкие отношения, став для многих из них настоящим другом. В этой беседе они предстают не как литературные монументы, а как живые, яркие личности — с заботами, характерами, радостями и тревогами.
Третью беседу Арий Ротницкий начинает с повествования о том, как в 1917 году устраивал праздник для двадцати пяти тысяч тульских детей. Это грандиозное городское событие стало его первым шагом в советской карьере. Он вспоминает, как слушал Ленина на Съезде по школьной и внешкольной работе в 1919 году, как организовывал в том же году выступление Луначарского на Съезде драматургов и композиторов и занимался обеспечением технической стороны Первого съезда советских писателей в 1934-м. Попутно он делится печальными событиями из своей личной жизни: говорит о смерти двух детей и двух жен, а также о своем лечении в больнице Ганнушкина. Завершается беседа рассказом о том, как Ротницкий стал заниматься организацией писательских похорон.За ценные примечания благодарим С. И. Гусева.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
Первая беседа с Олегом Широковым состоит преимущественно из рассказа о тюремных больницах Бутырской и Казанской тюрем 1944–1945 годов. Не успев закончить школу, Широков попал под следствие политической статье и оказался на свободе спустя лишь два с половиной года. Он вспоминает окружавших его «больных»: зенитчика-толстовца Ваню Шибанова, интеллигента Гриню Алексеева, президента Эстонской Республики Константина Пятса и других. Также Широков рассказывает о происхождении родных, детстве в «полуинтеллигентских» кругах и психологию московских школьников, которые прекрасно понимали, что Бухарин не шпион, но об этом не нужно говорить вслух. Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
В беседе зоолог Николай Марфенин вспоминает о быте ведомственного дома на набережной Горького и дачной жизни большой семьи, современном подходе к обучению дошкольников и занятиях в Московском детском речном пароходстве. От дополнительных занятий пришлось отказаться после поступления в физико-математическую школу, образовательная нагрузка в которой включала в себя не только профильные дисциплины, но и широкий спектор социальных и гуманитарных наук. Ученый размышляет о пользе детской свободы и большой нагрузке, а также объясняет, зачем класть в чай черную икру.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
Четвертая беседа с Сергеем Макашиным посвящена его работе 1930-х годов. Макашин вспоминает как сугубо академическое «Литературное наследство» стало полем битвы между рапповскими идеями и высоким литературоведением, представители которого были вскоре репрессированы вместе со своими оппонентами. И как одна из идей Ильи Зильберштейна едва не погубила его собственное детище. Печальным анекдотом звучит спор Сталина и Ворошилова о будущем «Литературного наследства». Каждый том ЛН в рассказах Макашина связан с именами людей, его создававших. Они проходят через редакцию в начале 1930-х годов, чтобы вскоре исчезнуть: князь Святополк-Мирский, правнук декабриста Шаховской, литературоведы Гуковский и Шиллер, священник Дурылин. Макашин рассказывает, как Дмитрий Мирский приехал в Россию по приглашению Горького и через несколько лет погиб в лагерях, а князь Шаховской, передавший в редакцию знаменитые философические письма Чаадаева, скоро был расстрелян. Рядом с ними советские деятели Федор Раскольников, Михаил Кольцов и рапповец Леопольд Авербах, также погибшие в годы террора. Удивительным образом всех этих людей связывает интерес к литературе, к творчеству Гёте и его веймарским материалам.
Во второй беседе педагог Арий Ротницкий рассказывает о том, как в 1907 году организовал экскурсию для тульских детей в имение Льва Толстого. Это было крайне сложное предприятие, учитывая особенность «контингента» и «логистику»: около пятисот разновозрастных детей нужно было перевезти на специально нанятом поезде в погожий день. А уже в самом имении, когда Толстой пошел купаться с детьми в речке Воронке, лишь по случайности удалось избежать несчастных случаев.Ротницкий рассказывает, как посещал Толстого в более спокойной обстановке через несколько дней после экскурсии, дает любопытное описание смутного напряжения, царящего среди домочадцев Ясной Поляны. А так же вспоминает посещение Ясной Поляны уже в революционные годы, и это описание упадка и растерянности также весьма ценно.Благодарим за ценные примечания С. И. Гусева.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
Виктор Дувакин не случайно в первой же фразе называет Ария Ротницкого большой поживой. Это человек, за свою почти столетнюю жизнь видевший очень многое и очень многих. Еще в 1907 году он устраивал поездку тульских школьников в имение к Льву Толстому, а потом и сам был удостоен встречи с писателем. В советское время Ротницкий занимался организаторской деятельностью в рамках Литфонда, поэтому знал едва ли не всех советских писателей.В первой беседе Арий Ротницкий рассказывает о своих корнях, о том, как отец преодолел ограничения, связанные с чертой оседлости, и как сам с юных лет начал работать с детьми-сиротами в сиропитательном отделении при Тульской земской больнице.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
В третьей беседе Сергей Макашин рассказывает о первых годах серии «Литературное наследство», о времени, когда старые большевики стояли во главе советского литературоведения и дискутировали о методах народников накануне эпохи Большого террора. Салтыков-Щедрин с его горькой иронией очередной раз стал актуален в эпоху первых пятилеток. Макашин занялся изданием наследия писателя и через эту работу познакомился с легендарной революционеркой Верой Фигнер, уже опальным к тому времени Григорием Зиновьевым, литературным критиком Ивановым-Разумником, историком-марксистом Милицей Нечкиной и редакторкой с партийным прозвищем «Зверь». Макашин вспоминает разговоры о щедринской драматургии с Немировичем-Данченко и поясняет, почему, по мнению Михаила Булгакова, невозможно было создать советскую сатиру.В публикации использованы материалы издания: «В служении одному делу…»: «Литературное наследство» в воспоминаниях и переписке И. С. Зильберштейна и С. А. Макашина / сост.: А. Ю. Галушкин, М. А. Фролов. М.: ИМЛИ РАН. 2022.
Во второй беседе Сергей Макашин рассказывает об этнологическом факультете МГУ 1920-х и своей работе в редакции только созданной Большой советской энциклопедии. Он вспоминает о том, как был устроен рабочий процесс в Энциклопедии: об утренних визитах к Анатолию Луначарскому, прогулках с Вячеславом Полонским и встречах с Борисом Пастернаком и Львом Троцким, о заседаниях редколлегии и вечеринках для сотрудников, которые устраивал организатор и главный редактор Отто Шмидт. В конце 1920-х годов в редакции работали революционеры-каторжане царского времени и выдающиеся ученые старой школы. Все участники этого примечательного во всех смыслах коллектива принимали живое участие в жизни молодого сотрудника. Завершает беседу история ареста Макашина в 1931 году по делу меньшевиков. Макашин рассказывает подробности обвинений этого громкого процесса, быт Бутырской и Лефортовской тюрем. После этого ареста дальнейшая работа Макашина в Энциклопедии стала невозможна.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
Первая беседа с Сергеем Макашиным начинается с рассказа о провале экзамена по музыке, который обозначил начало профессиональных занятий литературой — дела жизни рассказчика. Встреча с Валерием Брюсовым и поступление в созданный им ИФЛИ стали удачей в жизни молодого музыканта с непролетарским происхождением. В беседе чередуются истории о лекциях известных профессоров, полночных диспутах в стенах института, воспоминания о сокурсниках, будущих советских поэтах, репрессированных через десятилетие и атмосфере литературной, поэтической Москвы первой половины 1920-х годов. Литературный институт, в котором Макашин продолжил обучение после смерти Брюсова, в рассказе явно выигрывает у Московского университета по уровню свободы и качеству образования. Любопытны зарисовки быта студентов, которые обязаны были контролировать «лишенных социального доверия» профессоров и следили за случайными заработками друг друга в попытках соблюсти классовую справедливость.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
В четвертой и заключительной беседе Иван Гронский затрагивает целый ряд важнейших тем российской и международной культурной политики и политики в целом. Во-первых, говорит о внутренней борьбе внутри коллектива газеты «Известия» после внезапной смерти ее главного редактора Ивана Скворцова-Степанова. Во-вторых, подробно рассказывает о преподавателях и студентах Института красной профессуры. В-третьих, рассказывает, как принимал участие во внутрипартийном противостоянии Льву Троцкому и Николаю Бухарину. В-четвертых, свидетельствует о том, что Иосиф Сталин в 1934 году не видел необходимости в продолжении репрессий, но вернулся к ним с новой силой и это возвращение Иван Гронский объясняет тяжелым психическим расстройством. Наконец, в заключение беседы Гронский перечисляет множество деятелей советской и мировой культуры, с которыми был близко знаком и, в частности, рассказывает, как ездил с Федором Шаляпиным в баню.
Грациозность Макса, эгоизм одаренных людей и Александр Грин, спущенный с лестницы. Во второй беседе Мария Волошина вспоминает о гостях их с мужем коктебельского дома: объясняет, почему не ладила с Мариной Цветаевой, и рассказывает, кого из знакомых Макс Волошин ценил особенно высоко. Часть разговора посвящена непростым отношениям Волошина с матерью и его экстравагантному поведению — на публике и в быту, уважению к концертным роялям и нежеланию обладать даже самыми мелкими «лишними» деньгами. При беседе присутствует давняя знакомая Волошиных Татьяна Шанько.
Как и предыдущие, эта беседа с видным советским партийным деятелем Иваном Гронским полна подробностей о самых разных выдающихся людях 1920–1930-х годов — политиках, писателях, поэтах и актерах. Большая часть разговора посвящена тому, как происходило зарождение концепции социалистического реализма. Гронский, заручившись обещанием Дувакина не публиковать эту пленку, рассказывает о неофициальных обсуждениях, происходивших в особняке Максима Горького. «В середине примерно вечера меня тормошит кто-то за плечо. Оборачиваюсь — Сталин. Стоит с бутылкой коньяку и со стаканом. „Давайте выпьем!“ Берет он Кирпотина и Субоцкого — секретарей Оргкомитета, мне наливает полный стакан коньяку, а им чуть-чуть, вот столечко, четверть стакана. Ну, там он тост маленький сказал, в двух-трех словах…», — вспоминает Гронский.Гронский говорит и о том, как, будучи представителем партии, работал с советской интеллигенцией, обсуждал со Сталиным возвращение Ивана Бунина из эмиграции, морально поддерживал Бориса Пастернака…В конце беседы Гронский вспоминает о встречах с Сергеем Есениным и Айседорой Дункан, а также рассказывает о том, как предложил неожиданную теорию возникновения европейского Возрождения из Грузии.
Заключительная беседа Виктора Дувакина и театрального режиссера Леонида Варпаховского состоялась через полгода после предыдущей, поэтому собеседники начали разговор с дополнений. Варпаховский долго собирается с мыслями, прежде чем начать говорить о несостоявшемся романе между Владимиром Маяковским и его матерью. А следом рассказывает о театре-кабаре «Летучая мышь», где бывал с матерью, о его создателе Н. Ф. Балиеве и переходит к рассказу о том, каким был в общении Всеволод Мейерхольд. Яркий эпизод — рассказ о том, как они вместе с Мейерхольдом экспромтом рассказывали о судьбах будущего театра перед высшим командным составом. В конце беседы Варпаховский говорит о Дмитрие Шостаковиче и его отношениях с Маяковским, а также о Сергее Эйзенштейне.
Comments
Download from Google Play
Download from App Store
United States