Модель Для Сборки

Почти целый месяц носило Сеньку по Крыму. Никогда прежде моря не видел - как не глянуть хоть одним глазком? Был в Новом Свете, в Симеизе, в Алупке, в Ялте, в самом Севастополе. Приспособился деньги зарабатывать - станет на набережной и дудит себе "Йестедей" и "Куда уходит детство".

Жил был Сенька Бурсак по прозвищу "Джип Чероки". Жил он под голубым небом двадцать лет без малого, а был телом статен, обличьем хорош и в придачу блондин. В семействе Бурсаков льняные кудри не в новинку, особенно у мужиков, погубителей девичьей скромности. Да только у Сеньки это дело на редкость хорошо вышло - длинно, пышно, с волной. Пожалуй, в сокрушении его молодой биографии кудри сыграли не последнюю роль, но речь о том позже начнется. А сейчас давайте покрутим щурам хвосты для затравки.

Провода гудят под ветром. Натягиваются. Дрожат. Ветер холодный. На улице - плюс пять градусов. Желтый свет от фонарей падает наискосок. И шуршат на земле желтые листья. Я не люблю осень, не люблю проклятый нудный дождь, который идет здесь каждую ночь. Все время. Я сижу на лавочке и развлекаюсь: сплевываю шелуху от семечек на асфальт. Поблизости суетятся воробьи, склевывают пустые кожурки. Мелкие наглые твари. - Пшли! - пихаю воробьев ногой. - Ничего вам не дам, понятно? Встаю, высыпаю семечки в урну, засовываю руки в карманы. Я не люблю семечки. Ледяной ветер забирается за воротник, заставляет ежиться.

Оцепенение прошло, когда существо взмахнуло рукой, и грудь охотника взорвалась от острой режущей боли. В прорехи куртки, уже набухающие от крови, радостно метнулся ледяной зимний воздух, и давление на грудь тут же исчезло. Лишь мгновение спустя, услышав за спиной яростное рычание, переполненное злобой и тщательно сдерживаемой болью, он осознал, что существо целилось ему в горло и не попало лишь по одной причине - лохматой, сорокакилограммовой причине, которая, судя по звукам, в данный момент насмерть билась за своего хозяина. Перевернувшись на живот, Михаил Степанович споро подхватил присыпанную снегом "Сайгу" и, не целясь, выпалил туда, где, намертво сцепив челюсть на тощей ноге жуткой твари, погибал верный Буян. Выстрел, хоть и сделанный навскидку, угодил точнехонько в цель и сшиб чудовище с ног. Наметанный охотничий глаз Сереброва успел заметить, как пуля, вырвав приличный шмат мяса из бледно-синего тельца, проникла внутрь, да там и осталась.

Осенний ноябрьский лес походил на неопытного диверсанта, неумело кутающегося в рваный маскхалат цвета сырого промозглого тумана. Сердитая щетина нахохлившихся елок, не спросясь, рвала маскировочную накидку в клочья. Высоченные сосны беззастенчиво выпирали в самых неожиданных местах. И только скрюченные артритом березки да обтрепанные ветром бороды кустов старательно натягивали на себя серую дымчатую кисею. Еще вчера на радость горожанам, уставшим от мелкой мороси, поливающей мостовые не слишком обильно, но исправно и часто, выпал первый снег. А уже сегодня отравленный выхлопами ТЭЦ, одуревший от паров бензина, он растаял, превратившись в липкую и грязную "мочмалу". Но это в городе. А лес по-прежнему приятно хрустел под ногами схваченной первыми настоящими морозами травой, предательски поблескивал снегом из-под туманного маскхалата.

- Ты не можешь бросить лепить! Она стояла на пороге его дома. Нет, не так. Она стояла на пороге их с Тисой "почти семейного гнездышка". Коль растерянно обернулся: невеста принимала ванну, но выйти могла в любой момент. А чудаковатая незнакомка с озера протягивала ему большой пластиковый пакет и быстро-быстро тараторила. - Иногда в творческий кризис надо просто отвлечься, заняться чем-то привычным, но в то же время - другим. Это - набор для лепки. Но не для картинной, а для обычной. Ты можешь сидеть и разминать пластик руками, просто мять и мять, пока не вернется вдохновение.

Реветь совершенно не хотелось. Но план есть план. Тиса нахмурилась, вспомнила свою несчастную любовь под номером три. Не помогло. Лавстори номер пять и семь не сработали тоже. Она подошла к кактусу и осторожно укололась о шип. Больно. Но плакать по-прежнему не хотелось. Тиса вздохнула и отправилась на кухню за луковицей. За полминуты до края тайм-квадрата ей удалось пролить над оной пару слезинок. Водитель грузового летунца выбрал одну-единственную лужу на всём проспекте и смачно в нее приземлился. Рядом с Тисой. Серебристое вечернее платье безобразно испортилось, настроение - тоже. Вот сейчас бы разреветься! Но нельзя. По плану у нас "возвышенное умиротворение". И - она посмотрела на наручник-имплантат - до окончания тайм-квадрата целых полтора часа.

- Зощенко! Эй, Зощенко!.. Зо-щен-ко! Я открываю глаза. - Горим?! Нет, вроде бы не горим, но от дыма першит в горле. - Зощенко! - Кузьмич хватает меня за руку. Он перепуган - лицо белое, губы серые, глаза безумные. - Так не должно быть! Слышишь, Зощенко?! - Место! - кричу я ему, словно собаке. - Займи свое место, радист! Я поправляю шлемофон. Перед глазами скачут радужные круги. Сколько я был без сознания? - Потери есть? Слышу Прохорова: - Шаламов оглох. У него кровь из ушей. Отлеживается тут. - Сам как? - Нормально, ваше высокоблагродье. - Танк цел? - Башню вроде бы заклинило. - А остальное? - Пока не знаю, не успел проверить.

- Зощенко! Эй, Зощенко!.. Зо-щен-ко! Слышь? Вставай! Я открываю глаза. Зощенко - это я. Разбудивший меня Кузьмич улыбается так, будто он только что в одиночку расстрелял из САУ отряд "Пантер". Глупость, конечно: Кузьмич никогда ни из чего не стрелял. Он свой испачканный мазутом нос не высовывает из ангара, где целыми сутками возится с танками. Он и спит тут же - в своем персональном фанерном закутке, в куче ветоши возле самодельного обогревателя, работающего на соляре. - Завтра на "фрице" пойдешь! - объявляет мне Кузьмич. - Откуда знаешь? - От верблюда. Кузьмич знает все. И никто не знает, откуда он все знает. - А на каком "фрице"? - На "Рыси". И я уже договорился насчет нового "Майбаха". Будет твоя "Рысь" прокачана по высшему разряду. - Чего? Как это - "прокачана"? - Да ничего, не парься. Вечно Кузьмич какие-то словечки новые в свой разговор вкручивает. Сам их, что ли, придумывает? - За мотор спасибо, - говорю я. - А тебе-то какой интерес? Мы с Кузьмичом хоть и приятели, но не настолько близкие, чтоб он так обо мне заботился.

Спустя три часа Трий понял, что погорячился насчет телег. Ни одна по тракту так и не проехала. Оставалось только надеяться, что они идут к жилью, а не от него. Гнедой более-менее приноровился ковылять на этом пятипалом убожестве, чувствуя себя большим калекой, чем если бы ему прокололи сухожилия. Пятки жгло углями, зверски болела поясница - спину приходилось держать по-другому, и хотя "стараниями" мага его позвоночник обрел нужные изгибы, жеребец постоянно забывался и откидывался назад, каждый раз еле избегая падения.

Косуля лежала на дне расселины, и Трию только и оставалось бессильно ругаться у обрывистого края. Узкий ручеек тянул из пятнистой тушки алые разводы, неестественно вывернутая голова злорадно пялилась на охотника остекленевшим глазом, заставляя усомниться, что послужило причиной гибели - безоглядный прыжок или торчащая в боку стрела. Вкрадчивый шепот осыпи заставил Трия отпрянуть. Вот проклятая тварь! Нашла где издохнуть. Он и так весь в мыле, а теперь придется тащиться домой за веревкой - час туда, час обратно, и то если его не припрягут к какому-нибудь делу на благо общины. Приметное черно-рыжее оперенье стрелы не убережет добычу от случайного прохожего, скорее наоборот. Трий и так имел право только на пятую часть туши, остальное придется отдать племенным: им, дескать, есть на что тратить силы...

Мальчик знал о белом знамени всё. Папа рассказывал ему, что это не только и не столько флаг сдачи, но прежде всего, знак переговоров. Под белым знаменем встречаются, чтобы решать вопросы войны и мира, но пока те, кто собрались для переговоров остаются под ним - никакая война не возможна. Во всяком случае, если эти люди хоть как-то дорожат своей честью. Белое знамя защищает даже вражеских герольдов прибывших с объявлением войны. И теперь, когда окончательно стало ясно, что люди доверявшие чести своих врагов попали в предательскую засаду, окружены и обречены, мальчик чтобы не видеть этого позора закрыл глаза руками.

Достаточно перейти через деревянный мосток и вот, ты уже на другой стороне ручья. Сразу же за мостом начинались заросли папоротников. Мальчик раздвинул широкие, перистые листья и сел прямо на землю. Он был очень расстроен, почти до слёз. Это был ещё совсем маленький мальчик. Дело в том, что он ведь знал, знал совершенно точно, что каждый год с июля по сентябрь, здесь на вересковых пустошах то и дело вскипают жестокие сражения! Войны камышового удела в союзе с бойцами папоротниковых зарослей, что у подножья холмов, вынуждены с оружием в руках отстаивать свои жизни в боях против утёсниковой дружины и свирепых обитателей вереска, когда те спускаются с верхних склонов, чтобы захватить низины.

Пожилая леди вернулась с чаем, и я заговорил с ней о здоровье. О, это был самый правильный ход! Ещё в ту пору, когда я работал начинающим врачом в Лэмбете и брал за осмотр всего шесть пенсов, мне довелось научиться разговору с малоимущими пациентами. Правильно начать такой диалог - уже половина успеха. - Эти подробности можете опустить, - сказал Макнайт. - Меня они всё равно интересуют куда меньше, чем убийство. - Посмотрим, что вы заговорите, когда вас схватит очередной приступ подагры, хм... Сэнди. Полагаю в этом случае, вам будет куда интереснее общаться со мной как с врачом, чем как с доморощенным детективом? Старушка, как и все мои пациенты лэмбетского периода была очень рада получить бесплатный медицинский совет, и проявила большое доверие к доктору, раздающему такие советы, так что мы разговорились.

Беркшир такое сонное графство, что его даже мода на масонские ложи обошла. Они тут гораздо менее распространены, чем клубы, хотя функции в общем выполняют сходные. Короче говоря, в наших краях единственная ложа, о которой вообще стоит говорить, это наша "Э.В.Б" - эклектично всестороннее братство. Да, название у нас именно такое, настаиваю. Во время наших заседаний, эклектика отлично уживается с разносторонностью интересов, но не является их синонимом. А ещё можно использовать название "Б.П.М.А.С." - братство почтения малому алтарному светильнику, что мы иногда и делаем.

Мы прошли по ещё одному коридору, более короткому, чем первый, но гораздо лучше освещённому. В конце его был тяжёлый бархатный занавес, подобный театральному, скрывавший обитую зелёным сукном дверь. Она вдруг распахнулась нам навстречу, и я, к своему глубочайшему изумлению, оказался в обширном зале, где ожидало множество людей. Они сидели в выстроенных рядами креслах, а перед ними был подиум, где располагался единственный стул, а также круглый лабораторный столик со множеством реактивов на нём. Судя по общему оживлению, стало ясно, нас здесь давно и нетерпеливо ждут. Стоило мне и моим конвоирам пройти внутрь, как зал взорвался рукоплесканиями.

В высшей степени удивительно, до чего же часто всяческие несчастья и передряги подстерегают тех, кто хотел бы вести тихую размеренную жизнь. Именно таким человеком и является ваш покорный слуга. Но сейчас, вглядываясь в собственное прошлое, я вынужден признать, как раз в те периоды жизни, которые казались самыми спокойными, на меня вдруг точно гром с ясного неба обрушивались удары судьбы, причём такие, что заставили бы содрогнуться даже прославленных героев древности, вроде старины Горацио Коклеса. Быть может у других любителей размеренного образа жизни совсем иной опыт, просто я такой уж невезучий? Если так, то тем больше у меня причин роптать на судьбу, но оставить эти записки в назидание тем, кого постигают сходные превратности неумолимого рока.

- Ну а теперь-то почему мы не можем вернуться в столицу? - ныл на следующее утро кентавр, после того как Ким решительно направился не на торный тракт, а на малоприметную стежку, что вела к дальнему лесу. - Ты испытал все, что хотел, брат-в-духе. Убил болотника. Доказал - себе, всем. Ей, наверное, тоже доказал. - Ей я должен доказать совсем другое. - Слова падали тяжело и хмуро, чародей даже не смотрел по сторонам, предоставив Корбулону выбирать дорогу. - Что стал иным. Что ложь мне отвратительна. Что никогда бы не поступил так снова. Но... такое уже никогда не докажешь, брат-в-духе. Она была права. Хорошо, что бокал в лицо не выплеснула... - Не сделала бы, - уверенно заявил кентавр. - Презрение и равнодушие, брат-в-духе, вот что тебя добило. Пощечина или там вино в физиономию - это признаки сильного чувства. А когда на тебя смотрят с легкой гадливостью, как на насекомое, вроде тех, что я давлю копытами... о, вот тут, брат-в-духе, мы, мужчины, можем горы свернуть и вверх ногами поставить!

Место, где кончалась тропа, было дурным. Настолько дурным, что всякий добрый человек поспешит выбраться обратно, на торную дорогу, да трижды плюнет через плечо - себе на защиту, силам вражьим на поношение и оскорбление. Низкий подтопленный ольшаник, островки невысокой земли, утопки, как называли их местные обитатели. Густые подушки серого мха, словно смертные подголовники - такие кладут в домовины женщинам. Деревья еще живы, то тут, то там попадаются скривившиеся, словно от боли, сосны. Многие уже повалились - болото наступало на здоровый лес, и это наступало не простое болото. Кое-где мертвые комли изглодал огонь - наивная попытка поселян и здешнего комеса хоть как-то противостоять угрозе. Нет, нет, разумеется, не болоту.

Режиссёр аккуратно сложил вчерашнюю правду и сунул её в специальный держатель на стене. В огромном иллюминаторе был виден уползающий в даль Ленинград, а чуть левее в небе, маневрирующее звено И-16 с красными звёздами. - Пока летают, - прогудел низкий голос и режиссер оглянулся. В купе вошёл пожилой полковник, совершенно лысый, но с густыми пшеничными усами, на груди медаль 20 лет РККА и потёртый орден боевого красного знамени. Судя по возрасту и выправке, ещё из царских. Они все как-то выделялись из других краскомов. - Колабанов Илья Ильич, - представился тем временем полковник, протягивая руку с безукоризненными холеными ногтями. - Александров Григорий Васильевич. - Вот и славно, - сказал полковник, садясь напротив. Восьмиместная пассажирская кабина была пуста, почему-то из Ленинграда сегодня почти никто не летел в Москву. Впрочем, так оно и лучше, свободней и спокойнее. - А я торопился, видите ли, не успел на земле подготовиться. Пришлось в здешнем буфете, но не жалею, отличный коньяк. А закуска у меня с собой всегда, - с этими словами Колабанов раскрыл небольшой кожаный саквояж и выставил на столик бутылку азербайджанского коньяка, а затем принялся выкладывать шпроты, копчёную докторскую колбасу, а сверх того, даже бутылку кетчупа ленинградского пищекомбината. Александров слыхал, что этот продукт весьма понравился товарищу Микояну после его визита в Америку, после чего его и пустили в производство. Раньше пробовать, как-то не доводилось. - Вы его на колбасу лейте, - тоном знатока посоветовал Колабанов глядя, как попутчик читает этикетку. - А вы простите, не тот ли Александров, что снимает кино? - Тот самый, - улыбнулся режиссер, ставя бутылку на столик.